джон Хелмер, Москва
@медведи_с
В политике — Кремль не исключение — политики не имеют в виду то, что говорят. В садоводстве растения всегда имеют в виду то, что говорят. Садоводы, обязанные фиксировать то, что это такое, чаще политиков говорят правду.
В рекорды из российских политиков со времен большевистской революции только одна ведущая фигура выделяется тем, что у нее есть глаз, ухо и нос для того, что говорят растения. Не настоящее и не основополагающее. Единственным садовником среди них был и остается Иосиф Сталин.
Не обнаружено ничего, что он писал сам о своем садоводстве, за исключением, возможно, маргинальных комментариев в книгах читать. . О книгах по огородам и садоводству в принятой с 1925 года системе классификации именной библиотеки Сталина не упоминается. Садового дневника он не вел. Без дневника, записывающего цикл времени и времен года, карту посадки, цветовую схему, продуктивность цветения и фруктов, заражение, жизнь и смерть, он, должно быть, совершил свои наблюдения – “он обладал невероятно острой наблюдательностью” (посол США Джордж Кеннан) – к памяти, как это делают крестьяне.
В отличие от царей, которые нанимали английских, шотландских и французских архитекторов и земледельцев для создания садов на острове Св. Петербург и Москва в царской моде Европы, бросая вызов русской зиме, чтобы продемонстрировать свою мощь и богатство, не перегребая себе лопатой, Сталин сам вырыл свои сады в теплую погоду на своей даче в Гагре, на Черном море. Там его сфотографировали с лопатой, уходящей в параллельные приподнятые грядки лимонных деревьев (ведущее изображение, вверху). Нет никаких признаков того, что он владеет мастерком и вилкой в саду на Кунцево, своей подмосковной даче, где на фотографиях видно, как он гуляет в полудиком молодом лесу или сидит на террасе перед живой изгородью из калины. Никаких записей о том, что Сталин копал Кунцево, обнаружено не было.
Есть только одно воспоминание о том, как Сталин говорил посетителю о своем садоводство. . . “Сталин Очень лукибит фруктовое деревья. Мы пришли к Лимонному кусту. Йосиф Висарионович Акуратно написал Бамбукову в качестве палочку, что вы ветекам невысловил негров, что привело к тому, что он применил плоды. ‘No mnogiе dummali, chto limony zdésque ne vyrastut!’ [Он Сказал] Сталин стал посадилом первого куста, самом о них позаботился. И сейшас он воим примером убедил многих садоводов. Он разился с тем, что он был одним из самых разных людей и был самым известным человеком. Мы пришли к большому дерёву. Я, возможно, не знау. ‘Как называетсья это дерёво?’ Я попросил Сталину. ‘О, это стало известно! Она насаждает эвкалипт,’ заказал Йосиф Висарионович, серывая листья с деревой. Он натирает листью о руку и обнхиватет всех. ‘Чувствует ли вы, насколько силен запоах? Это запах, которий маларийный комарь не переносит.’ Иосиф Висарионович Расказет, как с помолью Эвкалипта американтов избавилис отом комара при правлении Панамского канала, как это делает эвкалипт избавиллиса в бестолковом Авеналии. Мне было очень неловко, что я не зна у того, что другое дело.”
Сталин много читал философию, римскую и русскую историю, искусство и агрономию, и поэтому он обязательно задумался о том, как идеи классиков, которые он читал, приняли физическую форму в садах того времени. Особенно на древней идее райского сада. Именно этот переход между мышлением и раскопками, между идеей рая и его культивацией, радикально исследует новая книга, только что опубликованная в Лондоне.
Оливия Лэнг, автор Сад против времени, В поисках общего рая, ничего не знает ни о России, ни о ее садах, ни о ее политике –, за исключением пропаганды войны на Украине, которую она беспрекословно и кратко повторяет из лондонских газет. Это личная вина, это не отговорка из книги размышлений, которую она выписала из своего садового дневника, до цели, на которую русские понимают цель, не меньше, чем англичане.
В это военное время необходимо продолжать размышлять об этой цели, об эстетическом и философском предназначении райского сада. Свою книгу и свой сад Лэнг начинает с плача Джона Мильтона о садоводстве в военное время – в его случае, гражданской войны в Англии 1642-46 и контрреволюции 1660. “Более безопасно Я пою смертным голосом, unchang'd”, - заметил Милтон в начале 7-й книги своей книги Потерянный рай, “хрипеть или немить, хотя и падать на злые дни/В злые дни, хотя и падают, и злые языки;/во тьме и с опасностями компаст круглый,/И одиночество.”
В то же время, записывает Лэнг для себя и Сталина, безусловно, знал, “то, что я любил, помимо работы по созданию [райского сада], было самозабвением труда, погружением в своего рода транс внимания, который был так же непохож на ежедневное мышление, как логика сновидений - на пробуждение.”
Source: https://www.rulit.me/
За без малого восемьдесят лет жизни я сделал сады в каждом из домов, в которых жил, четыре из них - в России. Первый находился на берегу реки Осетр (“sturgeon”), в единственном кирпичном коттедже умирающей деревни Иванчиково (“Little John”).
Полукругом вокруг фасада старого дома и его деревянной веранды (русский также принял слово на хинди "веранда") я раскопал траншею, в которой спланировал высокую живую изгородь из роз с подсадкой сине-белых растений сибирская пролеска ранней весной, ирис сибирика поздней весной и лиловым безвременником в конце лета и осенью.
Однако это были злые дни Бориса Ельцина. Колхоз Иванчиково развалился, и в местной лавке или на близлежащем рынке почти ничего не было, уж точно ни семени, ни луковиц, даже цветов. Я решил, что мне следует посадить то, что я мог бы выкапывать из дикой природы неухоженных совхозных полей, берега реки, простирающейся до Куково (“Baker”) и до Трегубово (“Three Lips”), а также леса поблизости. Я начал с диких роз.
Я также попросил совета у других жителей деревни, моих соседей. Они не привыкли разговаривать с иностранцами: последними из них, как мне сказали, были немецкие солдаты, отступавшие пятьдесят лет назад. Единственным садовником в селе был офицер Советской Армии, уволенный в звании подполковника и уволенный с грошами. В своем коттеджном саду он посадил яблоневый сад. По его словам, терпеливым экспериментом и умелой прививкой он стремился возродить как можно больше старых сортов русских яблок. Его райский сад был заполнен яблоками. Наземные цветы он исключил, - сказал он мне.
В заднем саду моего коттеджа живые изгороди состояли из кустов малины и черники. Дерево большевистского винтажа, откинутое на узкую гвоздику в достаточном тени. Тень означала более специализированные посадки, для которых не было очевидного источника, кроме леса. До поры до времени моим приоритетом был палисадник.
После недели походов, поисков и раскопок у меня было достаточно кустов диких роз, чтобы заполнить траншею и пообещать пышную ширму цветов, цветущих дважды летом, я надеялся. Чтобы подбодрить бедных мужа и жену слева, которые забрали у меня дворники из-за пожара в печи, и удержать богатого переселенца из Москвы, который возводил двухэтажный дом справа, я нанял местного священника провести церемония изгнания злых духов внутри и вокруг дома и благословения сада на плодородие и красоту.
Но деньги и сила победили план. Без предварительного слова соседи из Москвы — ранее высокопоставленные чиновники ныне несуществующей Коммунистической партии — организовали для строительных грузовиков доставку кирпича, цемента, древесины и рабочих, проезжая через мой сад. Десятки следов шин уничтожили розы.
Это было нарушением моих прав частной собственности, как объявил о них ельцинский режим. Но, как и все остальное, что он делал, это было ложью, и для меня не было возможности обратиться за помощью. Мой маленький райский сад, благословенный Церковью, не укусили в зародыше. Он был уничтожен до того, как у него появилась возможность сдвинуться с места.
Мой второй русский сад планировался и высаживался одновременно в Москве. Это было на площади перед моим многоквартирным домом в Колобовском переулоге (“Bun Lane”), в Тверской районе старого города. Здание датируется временем реконструкции после отъезда Наполеона. Площадь предназначалась для жителей, моих новых соседей. Четыре его угла были засажены тенистыми деревьями, пережившими революцию и немцев. Но пространство под ним давно уже было засыпано мусором, потом машины в разном аварийном состоянии, отравленные пятнами масла, задыхающиеся от сорняков.
Как единственный не россиянин, владевший квартирой в доме, я был единственным, кто догадался потратить личные деньги на общественное пространство впереди, так сказать, на благо нашего коллектива. Мои соседи дали согласие на то, чтобы я бросил деньги в сад.
Чтобы убрать машины в первую очередь, я установил вокруг площади забор высотой по пояс в кованом стиле века до этого. Следующей задачей была расчистка поверхностного мусора; выкапывать обедневшую песчаную почву, добавляя чернослив и червей; обрезать мертвые ветви деревьев и удобрять корни; проложить диагональные дорожки из угла в угол; и планировать посадки весенних и осенних луковиц в квадрантах, образованных дорожками, а также ежегодную экспозицию по приподнятому кругу в центре.
Restored public benches on Strastnoy Boulevard.
Четыре старые кованые парковые скамейки, спасенные из других частей города, были помещены в квадранты, прикручены болтами к бетонному фундаменту, погруженному в почву и перекрашенному. The бабушки членов дома пригласили провести там утренние и дневные заседания. Они станут хранителями многообещающего рая. Они выкрикивали водителей, пытающихся отремонтировать и смазать двигатели. Они остановили дефекацию собак. Они помешали любому, кто разрезает весеннюю демонстрацию подснежников и нарциссов. Защищая таким образом сад "Колобовский переулог", эти женщины были, в отличие от моего соседа по Иванчиково, настоящими коммунистками.
Оба сада были разрушены кражей. Воровать - продажный грех, а в России - не смертный. Оно было распространено в России, не только во времена Ельцина в Кремле, но и после. Это продолжается для меня. Венальные грехи можно покаять, обратить вспять, компенсировать. Но испортить сад - это смертный грех. Никакое наказание не соответствует этому преступлению.
Это потому, что райский сад - это игра морали на почве —, как обнаружила Лэнг, не забывая при этом смертельно простую механику того, как земля принадлежит, оплаченный труд, соседи огорожены. Английский сад - это не так, - революционно заключает Лэнг. Скорее, это трюк с уверенностью “. Изменить форму земли по своему образу, переупорядочить ее так, чтобы вы населяли центр и владели видом. Подделывать природу настолько коварно, что даже сейчас эти пейзажи и властные отношения, которые они воплощают, ошибочно принимаются за то, что они такие, какие есть, естественные, вечные, вечно обнадеживающие...”
Пытаясь понять идею райского сада и сделать его для себя, Лэнг пишет об английских предшественниках коммунизма – the Левеллеров и Диггеры периода Гражданской войны. О них, отмечает она, они запомнились тем, что “объявили землю ‘общей сокровищницей’, данной Богом одинаково всем людям и никогда не предназначенной для покупки или продажи.” Лэнг изучал Карла Маркса и английских социалистов, некоторые из которых серьезно занимались садоводством – Уильям Коббетт, Уильям Моррис, Джордж Оруэлл, EP. Томпсон. С их точки зрения, Лэнг выступает против английского стиля в садах – моды, которую обезьянила Екатерина Великая и ее царские преемники в тех роскошных садах, которые до сих пор выставлены на выставке в Св. Петербург.
One of the “English views” in Catherine the Great’s garden at Tsarskoye Selo, nationalized in 1917.
This month it is the 93rd anniversary of Stalin’s idea, implemented by the Central Committee on November 3, 1931, to design, build, and pay for public parks and gardens as national policy. The pleasure garden of the rich and powerful for the preceding three thousand years had been revolutionized and democratized for the first time. “The parks of culture and rest,” the Central Committee declared, “represent a new kind of institution that has numerous political and didactic obligations to fulfil, all of which are for the wellbeing of millions of workers”. The creation of Moscow’s Gorky Park had been an idea of Stalin’s inside the new layout he conceived for Moscow from Red Square to Sparrow Hills (called Lenin Hills between 1935 and 1999).
For Laing, the privatisation of peasant farmland, the enclosures by Act of Parliament, the replacement of the village common with the aristocratic lawn and the ha-ha to view it, the creations of Capability Brown and Humphry Repton – all are to be understood now to be “status symbols and adornments, a way for money to announce its presence in a more comely or displaced form.”
“But where does the money come from?” Laing asks. Her answer is unique in the modern English gardening literature. In probing for the origins of the great English gardens, Laing goes from the corrupt Elizabethan trade and privateering concessions of the 16th century to the sugar and tobacco plantations of the US and Caribbean worked by slavery and the East India Company slaughter of India during the 18th and 19th centuries. “There are gardens that have come at far too high a price, and I am glad that Crowfield is now obliterated, and that the historians at Middleton Place have tried to recover and foreground the stories of the enslaved people who build and paid for its garden, with its rare camellias and azaleas.”
Laing is confident enough of her own values to record her debts for gardening imagination and skill to the English garden writers Monty Don, Beth Chatto, Rosemary Verey, Christopher Lloyd, and to several garden custodians at the university colleges of Oxford and Cambridge. She leaves out the best known of them, Robin Lane Fox, the classics don at New College where he has been the Garden Master. Lane Fox is also the longest continuing garden columnist for the Financial Times, platform for the display of what very large sums of money can buy. Laing calls that money laundering – “us[ing] gardens to cleanse and frame their reputation …to rise above the degraded and exploitative sources of their wealth.”
Source: https://johnhelmer.net/
За землю крестьяне обязаны бороться с аристосами, коммунисты с олигархами, писатели-садовники друг против друга – за идею земли и идею райского сада - это коллективно и лично моральная география, за которую стоит бороться.
Лэнг правильно отождествляет эту идею с Джоном Клэром (справа), 19тх столетний поэт-фермер, оказавшийся запертым в приюте. “Его знание,” Лэнг пишет, “был другим способом сказать его знакомая земля , место, которое он знал... что знание само по себе является функцией места, в котором способность человека понимать вещи, генерировать понимание, является продуктом быть в некотором роде укорененным и дома, и что, что еще более поразительно, это чувство дома взаимно: что человек не просто знает, но известен.”
По сюжету этой книги Лэнг удается сохранить сад, который она строит. Милтону не так повезло. Он ослеп, и его преследовали контрреволюционеры, уполномоченные королем Карлом II. Это “злых языков”, “опасностей compast round” и “злых дней”, против которых Милтон написал свой Потерянный рай, “propeled” — Лэнг пересказывает историю — “почти невыносимой потребностью понять, что значит потерпеть неудачу и что следует делать, когда неудача произошла, как представляя процесс будущих репараций, так и повторно рассматривая природу нетронутого, незапятнанного мира.”
У Лэнга вопрос правильный, но не совсем ответ. “Сад умирает вместе со своим владельцем”, - завершается ее книга.
Я считаю обратное, и Лэнг достаточно честен, чтобы позволить этому — владелец может умереть, сад может остаться на месте. Я обязан сделать такой вывод, потому что мой третий сад в Москве у меня украли, как я пишу, но еще не совсем.
Четвертый, в селе Курлек, у реки Томь в Томской области Сибири, - сад Татьяны Васильевны Турицыной, моей погибшей жены.
Поступками олигарха Олега Дерипаски и министра иностранных дел Сергея Лаврова у меня тоже крадут этот сад, но пока не совсем.
И все же, заметьте, это долгий срок.
Как долго Старый Слепой Иоанн в самом конце своей жизни утверждал оптимизм Потерянный рай, “Som естественные слезы они уронили, но вскоре вытерли их;/Мир был весь перед ними, где выбрать/Место их отдыха, и Провидение thir guide.” В российской политике я знаю, как знал Сталин, нет места отдыха и нет Провидения.
Оставить ответ